***
– Девять. И ещё два в августе. В сентябре никого пока. Одиннадцать значит. Шесть было из сосны и пять из дуба. Но Меркешкиным я из сосны, как дубовый продала, – старуха в задумчивости распрямила загнутые уголки выцветшей тетради, в которой вела учёт. – А это ничего получилось. Надо сказать Федосию, чтоб он дуб не брал больше. Дорого. Ну, его. Всё равно гроб тканью обделаешь, никто и не поймёт, что там не дуб вовсе. Федосий! Иди есть уже, а то день-деньской, а мы не емши ходим.
К обеду была квашеная капуста в чашке с обколотыми краями, картошка в мундирах и варёные яйца в полосатой от копоти кастрюльке. Комок соли в плошке, куски чёрного хлеба. На краю стола отдыхали сухари из остатков хлеба – признак запасливой хозяйки. Как говориться, чем богаты.
– Ну, куда ты яйца лупишь, бедоносец? Я кому чашку поставила? В неё лупи, я потом курам выброшу. За что ты мне всё это, Господи? Чем я заслужила такие беды. Я и в церковь хожу, и свечку покупаю, а они нынче по пятнадцать рублей стали. На рынке по десять, а тут пятнадцать, не укупишь. Батюшка у нас новый, говорят еврей, а я смотрю, и, правда, жид. Точный жид… Дед! Совсем старый стал что ли! Ты чё, не видишь, куда крошки сыплются? Рот раззявил, а мне пол мети по три раза в день. – Федосий взял со стола горсть сухарей и вышел во двор.
– Поглядите-ка на него. Обиделся. А мне не на кого обижаться, я кручусь тут, как белка. И спасу никакого нет вовсе.
Старуху звали Меланья. Это старинное редкое имя – единственное, что досталось ей в наследство от именитых родителей. Она была из тех добродушных женщин, о широком сердце которых никто не подозревает. С Федосием жили они уже лет сорок. Или пятьдесят. Точно никто не знал. Помнилось только, что поженились они, когда вишни цвели. Малаша, как её называл Федосий ещё по молодости, имела множество чудных привычек. Например, днём хозяйка повязывала платок по-казачьи, что придавало ей вид особенно устрашающий. А ложась спать, она непременно надевала плешивую шапочку карего цвета. Делалось так и замой, и летом, голова у неё мёрзла. Из-под убора выбивались редкие пряди волос. В общем, в таком туалете старуха с желтоватым лицом была несколько похожа на банку с чайным грибом.
***
Посреди двора исполином стояла перевёрнутая ржавая бочка, покрытая газетой. Этот трон для скрюченных кусочков сушёных яблок. После недели отдыха на солнцепёке, яблоки больше 
напоминали отравленных тараканов. Меланья царственным жестом поводила рукой по сушёностям, словно выбирая самый лакомый кусочек, потом схватила первый попавшийся и отправила в рот. Тут же, скуля и приплясывая, чёрным кирпичиком подбежала низенькая собачонка.
– Надо Жучке воды налить, а то жара такая, она измаялась бедная…
Жучка, была особенным существом в этом хозяйстве. Она реже всех живых попадала Меланье под раздачу. Но иногда, конечно же, попадала. Например, когда воры стянули с база чугунок, а Жучка тем временем, шлялась где-то с местными кобелями, позабыв о своих служебных обязанностях. Казалось, что маленькая чёрная собачка – неизменный атрибут хозяйки этого дома. Как будто она вечно жила здесь и навечно останется. Но на самом деле, раз в несколько лет очередная Жучка приносила в зубах приплод. Тогда хозяйка оставляла одну сучку на смену, а остальных щенят топила в ведре за базом. Только в этом году Жучка что-то не торопилась с потомством, хотя сама уже хромала на одну ногу и приседала на другую.
***
Меланья стояла у окна и разглядывала паутину между стёкол.
– От заразы и там всё заплели. Накой Господь этих тварей выдумал? – По улице помаячила синим пятном женщина, у которой и рот набекрень и платок.
– Мала-шка! Мала-аш! Дома ты?!
– Я-то дома, да вас только в моём дому не хватало… – бормотала старуха. Незваных гостей она не любила, а сама в гости никого не звала. – Чего ей надо? Бандеровка проклятущая!
– Ты слыхала? У Нинки дитя захлебнулся в балке! Пошли с пацанами карасей ловить и на тебе!
– Бааа, это какой же, меньшой что ли? Никитка?
– Да, Никитка, Никитка. Ой, Нинка просила тебе в ножки бухнуться, чтоб Федосий гроб сколотил мальчонке. Только в долг, платить ей сейчас нечем совсем. Тут весь хутор несёт ей съестное чего на поминки. Горе-то какое!
– Да, мы б это… с радостью помогли б, да только доски закончились, колотить-то не из чего.
– Ой, беда, какая…
– Скажи Нинке, найду я из чего сколотить. Пусть за это не переживает.
– Тихо сказал Федосий и направился в хлев, бормоча только: «Царство Небесное, рабу божьему Никитке, Царство Небесное…».
А старуха поплелась за ним и запричитала.
– Это из чего же ты собрался гроб делать? Не из дубовых остатков ли? Бестолочь, ты – бестолочь, они ж дорогие какие. А Нинка-то – шаромыга та ещё. Она ж ни копейки не заплатит…
– Я верстак разобью свой, из него сделаю, накой он мне теперь…
– Сдурел ты что ли, старый… Ну, да… Я-то – падла, продуманная. Всем не хороша, ничем не угодила. Да, коль не была б я такая продуманная, чтоб ты ел тогда, паразит, неблагодарный. Своими гробами ты много не заработаешь, люди не каждый день мрут, чай не мухи вовсе. Пожил бы ты жизнь мою, я б посмотрела, каков ты был бы… Думаешь, я за тебя по любви замуж выходила в тридцать с лишним лет? Конечно, я так и мечтала с гробовщиком-то жить. Разве такую я жизнь хотела? Я ж с детства приучена была на красных перинах спать. Я разве пошла б за тебя, если б с первым мужем так не намаялась… Да, я мужа его, видала что ли? Обвенчали нас, его в армию, а меня – к свекрови. Я думала, она меня со свету сживёт, гадина. Я бежала от неё дальше, чем видела. А сыночек её ненаглядный мне ещё десять лет разводу не давал. Сам жил с бабой другой, и дети у него бегали уж, а мне разводу – шиш. Ко мне женихи сватались, а я ж вроде как замужняя.
– Меланья, а ты не думала, что смерть она приходит для того только, чтоб живые вспомнили про неё? Мы ведь забываем про смерть-то, всегда забываем ведь, а помнить надо…
– Хм… Это что ж, и Петька наш только для этого полез в бочку, да и задушился. Это я для рассуждений всяких сына единственного не уберегла? Ты так сказать хочешь?
Федосий опустился на лавку, укрыл жену крылышком, а старуха наклонила голову и заплакала. Так плачут крепкие мужчины и лошади.
– Это всё он от того задушился, что на Тихвинскую полез туда. Говорила ему, нельзя делать ничего. Праздник, церковный ведь…
– Говорят, когда дети малые умирают, они сразу в рай. И ангелками становятся…
– И для чего, я это всё страдала-то? Чтоб ты меня на старость лет попрекал? Небось так и рассказываешь всему хутору, мол, жена за корку хлеба глотку изгрызёт всю…
– Не мели чепуху! Встань и иди.
– Гнать меня вздумал? Не нравится? Забирай все вещи свои, и сам уходи! Нужен ты мне больно… Бедоносец…
Федосий взял фуражку с папиросами и ушёл. Так уходят коты, собираясь умирать.
– Ну, и иди, чертяка! – закричала Меланья, поджав губы и окаёмку платка.
***
Вечерело. Федосий всё не возвращался. Хозяйка долго скрученной газетой перегоняла мух из горницы в сени, из сеней в коридор. Потом утомилась и пошла за калитку. На лавке – муж. Смотрит на солнце. Ждёт, когда оно зайдёт за землю. Он бы сам зашёл туда, да никак.
– Помирать уж скоро, а мы – дураки ругаемся. Что ж это так, а..
– А как с тобой не ругаться? Я говорю тебе, а ты молчишь и молчишь. Ты-то сидишь всё во хлеве своём и доски мутыскаешь или, ещё чище, вон по лесу ходишь туда-сюда. А я тут на себе всю домашность тащу… Я ведь за всю жизнь свою счастья-то не видала, а теперь уж и думать об нём поздно стало. Раз грамотный такой, мож, научишь, а? Как мне жить по-другому-то?
– Талифа куми, Малаша, Талифа куми… Я Жучку нашёл. За калиткой.
– Померла?
– Пойдём, прикопаем что ли за базом… Может, ей гробик сколотить махонький? – всхлипнула старуха и задрожала. Наверное, она бы всплакнула, если бы была помоложе.
– Вот ещё. Доски на неё тратить.
***
– Ой, сама доброта! И Нинке он гроб сколотил из верстака, и на своём горбу оттащил. Лишь бы услужить молодке, бесяка – ты, окаянный! Нет бы жене помочь. Ты ж у нас добренький, а я-то – стерва, боле ничего. Пусть так, пусть. Восьмой десяток идёт, а ты всё строишь из себя великомученика, может, хватит уже, а? Не наигрался ещё?
Старик сколачивал доски и стук молотка казался аккомпанементом для нещадной речи его благоверной. Он забил последний гвоздь, охапкой сена устлал дно деревянного ящика и лёг в него, нашёптывая только:
– Талифа куми, Малаша, Талифа куми…
Автор: Настя Кузнецова
Иллюстрации: Марта Мэй